Петр Киле - Телестерион [Сборник сюит]
Ольга Федоровна уходит; входит Матэ.
М а т э. А попугайчик, что залетел в ваш дом, бог весть откуда, не жилец. Это "Inseparable", неразлучник.
С е р о в. Тсс! Жена говорит, я весел, я нахожусь в каком-то приподнятом настроении, и это ее беспокоит. Мне кажется, мы все пребываем в таком состоянии: и весело, и все-таки как-то неестественно, — вся жизнь превращается в клоунаду.
М а т э. А что, мне нравится.
С е р о в. Еще бы, в тебе это есть. И это было бы всего лишь забавно, когда бы не 365 самоубийств в год, когда бы не казни, как во времена Ивана Грозного.
М а т э. В самом деле?
С е р о в. Газет не читаешь? Первая Дума отменила смертную казнь, что в Европе приветствовали всячески. Но Николай тут же, с подачи Столыпина, принял закон о военно-полевых судах. А это расстрелы без суда и следствия за что угодно, за копну ржи.
М а т э. Боже правый!
С е р о в. В Париже я виделся с Витте. Пишет мемуары за границей, боясь за них и за свою жизнь в России. По-прежнему горяч и страстен, ох, не удалось мне схватить его образ, долго чванился, лишь бледный слепок получился. У старика в сердцах сорвалось: "Можно пролить много крови, но в этой крови можно и самому погибнуть… И погубить своего первородного, чистого младенца, сына-наследника… Дай Бог, чтоб сие было не так. Во всяком случае, чтобы я не увидел подобных ужасов".
М а т э. Звучит, как пророчество.
С е р о в. Тем хуже. Он-то знает, как никто, Николая.
М а т э. Да и ты не единожды в упор изучал его.
С е р о в. Лучше бы я не знал его.
М а т э. Тучи наплыли. Как бы не было дождя. Пожалуй, нам пора и восвояси.
С е р о в. Я сейчас.
Матэ уходит; Серов беспокойно прохаживается, словно с усилием додумать какие-то мысли.
С е р о в
Коммерция, предприимчивость, искусства,
Монархия, тираны, демократья —
Все это, все, у греков было, было
Задолго до рождения Христа
И превратилось в прах; лишь небо чисто
По-прежнему, и море омывает
Все те же острова, где жизнь цвела,
Вся упоенная борьбой, познаньем
И красотою мирозданья в целом,
И минуло, как минет наше время,
Тяжелое, глухое, словно ночь
Пред новой бурей над могильной сенью.
(Словно не находя места, выходит на балкон.)
Жить скучно, но и помереть ведь страшно.
Помимо мук последних на исходе…
Что ждет за гробом нас? Никто не знает,
Да, кроме снов и басен невеселых.
Что жизнь и смерть? Да есть ли в них-то смысл?
Мне разум дан природой или Богом
Зачем? С какою целью? Совершенства?
Мы видим смысл лишь в красоте и правде.
В неправде и уродстве смысла нет,
В их торжестве и проступает смерть,
Что побеждает жизнь — и нет спасенья?
И бьется в паутине человек —
У Бога-паука?! Ха-ха-ха!
(Пошатывается и возвращается в комнату.)
Ну, вот я смехом чуть не захлебнулся.
Стемнело вдруг и тут же просияло
Чудесное видение над морем,
Как в "Похищении Европы", да,
Все в яви, я плыву, я этот бык,
Могучий и послушный красоте
В девичьем облике мечты предвечной.
Детские голоса: "Папа! Папа! Он мертв. Он умер!"
Кого хоронят там? Уж не меня ли?
Иль птичку-неразлучницу, что то же.
Прости-прощай! Уж верно, срок подходит.
Ослепительный вечерний свет из-под нависших туч заливает мастерскую художника, с проступающими отовсюду его картинами, как на посмертной выставке, где посетители — его персонажи, исчезающие, как тени.
ЭПИЛОГ
Х о р у ч е н и к о в
Среди картин эпохи Возрожденья,
Всесилья жизни, блеска красоты
Серов, столь сдержанный, в порыве вдохновенья
Воскликнул, осознав художества мечты:
"Хочу отрадного!"
Какое слово —
От радости, как эхо или зов,
Как красота или любовь, —
В нем вся эстетика сурового Серова,
Пленительно простая, яркая, как снег,
Природы праздник, — с нею человек
Среди вещей и дум своих весь светел,
Каков ни есть, и не потонет в лете,
Живую вечность обретя,
Княгиня чудная или дитя.
Сюита из комедии «Соловьиный сад»
ПРОЛОГ
Лесистая возвышенность с бескрайними далями. Слышен топот копыт. Блок, высокий, стройный, в белом кителе, соскочив с лошади, взбирается наверх и оглядывается.
Б л о к
В лесу все те же папоротники,
Ажурные, в росе и пятнах света,
Реликты первых весен на земле,
Пугающие таинством цветенья,
Как и стоячие недвижно воды,
Сияющие блеском глаз, но чьих?
А там луга зеленые цветут,
Как место, выбранное для веселья,
С тропинками неведомо куда.
И тут же дали без конца и края,
Шоссейная дорога и река,
И те ж несбыточные повороты,
В которых я бывал всегда один,
Боясь неведомого в детстве страшно,
Но в юности с отвагой несся вскачь,
В союз вступая с тем, чье имя вряд ли
Кто ведал, я ж — Великое — прозвал.
Единое, быть может? Всеединство?
Мне нет нужды до терминов. Но тайна
Неведомой осталась бы в душе,
Внушая страх, как вечность в искрах звездных,
Когда бы не явилась Ты, как в яви,
И в яви, и во сне моих стремлений
К Великому. И Ты причастна к тайне,
Хотя и спишь. Проснись, веди меня
К блаженству и страданиям навстречу!
Нечто розовое, как одеяние, мелькает среди деревьев, и возникает розовая девушка с книжкой и вербеной в руках. Перед нею бескрайние дали. Слышен топот копыт.
1
С.-Петербург. Квартира Иванова В.И. и Зиновьевой-Аннибал Л.Д. в доме по Таврической улице. Большая полукруглая комната мансардного типа с окнами на звездное небо. Слева площадка с изображением храма Диониса, справа смежные комнаты при входе, где гостям вручают полумаски и маскарадные костюмы.
Входят Мейерхольд, Блок, Чулков, Любовь Дмитриевна, дамы, художники, литераторы.
Ч у л к о в
На Башне философских словопрений
Об Эросе и таинствах любви
Задумано — глядите! — представленье.
М е й е р х о л ь д
Речей и о театре прозвучало
Немало здесь. От слова к делу, к действу
Иванов призывает перейти.
Б л о к
Кто знает, что задумано представить?
М е й е р х о л ь д
Да нечто, кажется, в античном вкусе.
Вот вам венок из лавра; вы сойдете
За Аполлона.
Б л о к
В сюртуке?
М е й е р х о л ь д
А что?
Не мог же он явиться обнаженным
В стране гипербореев, да зимой.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
(в белом хитоне)
А я могу ль сойти за Афродиту?
М е й е р х о л ь д
О, да! Но вас под именем иным,
Как Вечной Женственности воплощенье,
Воспели, кажется, и свято чтут.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Положим. Но, придя на вечер масок,
Могу предстать в обличье новом я.
Б л о к
Хозяин-то Диониса играет!
На площадку выходит Хор масок в древнегреческих одеяниях во главе с Дионисом и Сивиллой в пурпурном хитоне.
Ч у л к о в
Ну, значит, вакханалии? Чудесно!
Я сам охотно бы вступил на сцену
Сатиром…
1-я д а м а
Да, раздевшись догола,
Весь в волосах, с рогами и в копытцах,
О чем мужчины только и мечтают.
Ч у л к о в
О чем мечтают женщины?
2-я д а м а
О том же!
Предстать на празднестве в лесу вакханкой,
Плясать и петь, в безумие впадая.
(Пляшет.)
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
(застенчиво)
Когда здесь таинство — позора нет,
Не правда ли?
Б л о к
(с безмятежным видом)
Для посвященных только.
Кузмин с обликом сатира садится за рояль. Звучит музыка.
![Петр Киле - Таинства красоты [Стихи и поэмы о любви]](/uploads/posts/books/257044/257044.jpg)
![Пётр Киле - Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]](/uploads/posts/books/276866/276866.jpg)
